Чем ближе я к окраине деревни, тем больше я замедляю шаги. Я уже вижу, что помосты в кронах деревьев полны народом, и некоторые уже подняли наверх лестницы. Вокруг меня творится сущий хаос. Матери волокут за собой детей, домашняя утварь рассыпана в грязи и траве.
Потом сирены умолкают, наступает тишина, и все замирают на своих местах. Замолчавший было ребенок снова вопит в голос, облака заслоняют солнце. И я вижу, как кучка Стражей тащит кого-то к Собору.
"Мама", шепчу я, и все во мне разом переворачивается. Я знаю, что мне не надо было засиживаться у ручья с Гарри, что не надо было держаться с ним за руки, когда моя мать ждала меня - чтобы вместе сходить к ограде.
Держась прямо, как жердь, я иду ко входу в Собор - староое каменное здание, выстроенное еще до Возврата. Его массивные деревянные двери открыты, и окружающие отстраняются от меня, когда я прохожу мимо, и никто не смотрит мне в глаза. С края толпы я слышу чей-то шепот:   
- Она подошла слишком близко к ограде, позволила одному из них себя ухватить.
Внутри холодно, словно каменные стены высосали все дневное тепло; мои руки покрываются гусиной кожей. В полумраке я вижу, как Сестры окружают женщину - рыдающую и стонущую, но не принадлежащую к числу Неосвященных. Мать знала, что никогда нельзя приближаться к ограде - к Неосвященным. Слишком многие в нашей деревне погибли именно так. Должно быть, она увидела на той стороне ограды моего отца - и я закрываю глаза, когда притупившаяся уже было боль утраты снова больно колет мое сердце.   
Я должна была быть с ней.
Я хочу свернуться калачиком, спрятаться от всего, что случилось. Но вместо этого я иду к матери, становлюсь на колени, кладу свою голову на колени к ней и прижимаю ее руку к своему сердцу.
Если бы я могла свести мою жизнь к одному самому главному - это бы оно и было: головой я уткнулась маме в колени, ее руки гладят мои волосы. Мы сидим перед камином, и она рассказывает мне истории о жизни до Возврата, передававшиеся в моей семье из поколения в поколение.
Сейчас руки моей матери липкие, и я знаю: они в ее крови. Я зажмуриваюсь, чтобы этого не видеть, так что я не знаю, насколько сильно она ранена. Мама чуть успокоилась, ее руки инстинктивно гладят мои волосы, высвобождая их из-под косынки. Она покачивается и что-то шепчет себе под нос, так тихо, что я ничего не могу разобрать. Пока что Сестры нам не мешают. Они толпятся в углу вместе с наилучшими, самыми отборными Стражами - Гильдией - и я знаю, они сейчас решают судьбу моей матери. Если ее лишь оцарапало, они будут наблюдать за ней, даже если она и не могла заразиться. Но если ее укусил и заразил таким образом Неосвященный, то осталось лишь два выхода: либо убить ее немедленно, либо дождаться, пока она обратится, и вытолкнуть ее за ограду. В конце концов - если моя мать еще в здравом рассудке - они зададут этот вопрос ей, чтобы она сама сделала свой выбор.
Умереть быстро, спася свою душу, или присоединиться к Неосвященным.
Нас учили в школе, что изначально, сразу после Возврата, тем, кто был укушен, не давалось никакого выбора. Их почти сразу же убивали. Но это было до того, как все изменилось; это было тогда, когда казалось, что живые проигрывают битву.
Но однажды Зараженная - вдова - пришла к Сестрам и попросила отпустить ее к мужу в Лес. Она умоляла о праве исполнить обет ее замужества, воссоединившись с человеком, которого она избрала, которого она любила. Живые тогда уже выстроили эту деревню - укрепленное и безопасное место, насколько безопасным может быть место в мире Неосвященных. Вдова нашла замечательный довод: единственное истинное отличие между живыми и Неосвященными - выбор, свободная воля. Ее выбор был - быть вместе со своим мужем. Сестры спорили со Стражами, но за Сестричеством всегда последнее слово. Они решили, что нельзя подвергать общину опасности от еще одного Неосвященного. И трое Стражей отвели вдову к ограде и держали, пока ее не укусили и не заразили, и затем вытолкнули ее через ворота, где она умерла и Вернулась Неосвященной.
Я совершенно не могу понять, как ее могли предоставить подобной судьбе. Но, думаю, такова природа выбора.